На поклонах отчетливо не хватало Петера Штайна, подарившего театру и Москве этот оперный шедевр в его музыкально-театральном единении. Спектакль, как и премьерная серия, был отмечен прекрасным исполнением, в случае с Амнерис Ксении Дудниковой и Амонасро Андрея Батуркина вплотную приближавшимся к совершенству.
Постановка без парижского акта в Фонтенбло не только мешает этой опере тягаться по продолжительности с опусами Вагнера, не только лишает единственного эмоционально светлого пятна — красивой любовной арии Карлоса и любовного же дуэта у костра. Как оказалось, еще один спутник миланской редакции — путаница в родственных отношениях героев оперы. И здесь, как говорится, «от великого до смешного». Где-то во втором отделении между тетушками, сидевшими неподалеку, происходит диалог:
— Так кто все-таки мать Карлоса, которую он любит?
— Не знаю… Ну, наверное, Гулегина!
После такого как прикажете переживать катарсис дальше? Правда, в первом действии одна из этих тетушек назвала обитель Монаха «хижиной» — и тут уже никакое фонтенбло не поможет (если кто не видел спектакль, «хижина» на прилагаемом фото на заднем плане).
Да, публика Большого театра — неисчерпаемый источник впечатлений. Но на сцене — тоже интересно. Например, там идет снег и, вопреки испано-французским климатическим реалиям, лежат, не тают, внушительные сугробы. Вспомнилось, что в дни декабрьской премьеры в Москве, как и сегодня, на снег можно было посмотреть только в Большом театре, за что знакомые, посетившие спектакль, благодарили режиссера отдельным пунктом.
Вы спросите: «А не пора ли э-э-э… ближе к опере?» и я отвечу: «Извольте!» Итак.
Состояние рядового репертуарного спектакля — срез, показывающий текущее положение дел в театре. Особенно, когда речь идет о сложнейшем шедевре, способном бросить вызов любой труппе мирового уровня. Таков вердиевский «Трубадур», полтора года назад поставленный на сцене Новой Оперы. Работа режиссера Марко Гандини интересна бросающейся в глаза «встроенной» адаптацией под приглашенных солистов. В самом деле, главные герои по ходу спектакля совершают простые и широко варьируемые действия, в основном сводящиеся к перемещениям и жестам. Сцены с мало-мальски сложными взаимодействиями, вроде драки на ножах в лагере цыган, осуществляет миманс, а певцам предоставляется возможность сосредоточиться на пении — мечта! Без ставшего знаком современного театра сложного рисунка главных ролей спектакль становится обоймой, в которую исполнители «заряжаются» без длительного курса посвящения в режиссерские находки. Результат налицо — за полтора года в спектакле с разным успехом уже выступили несколько приглашенных исполнителей главных партий.
Чудо повторилось еще раз. Волшебный голос, для которого, кажется нет понятий «диапазон» и «тесситура», звучал даже лучше, чем на осенне-зимних спектаклях — нижние ноты были глубже и мягче, а пиано — еще тише и четче, хотя тогда казалось, что это уже невозможно. Актерский дар Бориса приводит зал в подобие гипноза с элементами помешательства. Во время овации, уже традиционно прерывающей спектакль после «куртизан» кто-то в первых рядах даже вскочил — и я его хорошо понимаю. Магия действует даже на случайных пассажиров оперных театров, обычно вежливо зевающих на спектаклях. Две тётушки-простушки, перед спектаклем с непосредственным смехом изучавшие либретто и пытавшиеся запомнить героев, во втором антракте сидели пришибленные и твердили: «Надо запомнить: Борис Стаценко, Борис Стаценко!»
Динара Алиева не очень удачно начала — в первом действии голос с трудом шел наверх, заметно уплощался у верхних нот. Самые заметные потери были в «Sempre libera»: из однозначных потерь — смазанные стаккато, из неоднозначных — не вставлен ми-бемоль в кульминации. Я остался при своем мнении, что для сегодняшнего голоса Динары Алиевой наиболее подходит Мими. Виолетта требует виртуозной подвижности — да, всего пару раз в одном номере. Но этот номер гвоздевой, и ноты из него не выбросить.
Вопреки либретто и законам природы, Виолетта хорошела по мере приближения к финалу. В дуэтном втором действии и далее Динара Алиева была очень хороша, а в финале — так просто прекрасна. Плотный, свободно льющийся звук, объемно-воздушная финальная нота в «Addio del passato», трогательная драматическая игра в последней сцене, обошедшаяся без излишне картинного заламывания рук, которое, впрочем, я уже воспринимаю, как часть актерской индивидуальности. Два дня подряд — две разные Виолетты. Стоит заметить, что сегодняшний спектакль шел с традиционными мизансценами — с пением и швырянием деньгами на столах, с финальным падением Виолетты на кровать (для Альбины Шагимуратовой по причине личного характера в первомайском спектакле был предусмотрен свой рисунок роли, без режиссерского экстремизма).
Альфреда пел Георгий Васильев, и при удивительно гармоничном облике лирического героя, вокальная составляющая меня опечалила. Неприятного сюрприза не было, просто за то время, что я слушаю Георгия Васильева, в его пении остаются те же недочеты. Тенденция гулять более или менее мимо нот. Спотыкающееся вибрато. Спонтанные подхрипывания. Но главное — тусклый тембр, оставляющий впечатление расфокусированного звучания без необходимой полетности. К финалу, видимо, голос вдобавок устал — и недостатки стали более заметны.
Василий Ладюк и сегодня был прекрасен. Мне показалось, что в ансамбле третьего действия пел с меньшим количеством нюансов, почти все время на ровном меццо форте. Но едва ли это может сколь-нибудь испортить впечатление от красивого и интересного исполнения партии в сочетании с убедительным актерским образом. Причем, сегодня роль в некоторых деталях (в основном, касающихся отношения к сыну) выглядела по-другому.
Хотя обычно в «Травиате» я слышу и вижу только три главные роли, сегодня хочется отметить отличного Гастона Сергея Радченко. В первом действии была возможность сравнить два тенора, и Гастон, как мне показалось, звучал звонче и объемнее главного героя, да еще и держался на сцене с запоминающейся молодцеватостью.
E strano, e strano!.. Нет, в самом деле — наваждение: если я слышу и вижу идеальную Виолетту, такую, что лучше желать просто грех снобизма — этой идеальной Виолеттой всегда оказывается Альбина Шагимуратова. Причем, без каких-то моих обычных интеллигентских расшаркиваний и упований на то, что «достоинства компенсируют недостатки» — а вот так, чтобы достоинствам нечего было компенсировать — это и будет Альбина Шагимуратова. Феноменальной чистоты тембр. Неземной свободы верхний регистр. Объем. Дикция. Нежнейшее пианиссимо. А филировки такие, что, кажется, сердце замедляет удары, чтобы уши лучше слышали этот исчезающий, но до предела слышимости отчетливо ровный звук. Так ведь при этом Альбина еще и играет так, что бессмертная душа на «addio del passato» норовит покинуть тело всед за Виолеттой — чтобы продолжать слушать этот голос, льющийся, кажется, с непринужденной улыбкой, без малейшего напряжения.
Памятное фото, посвященное окончанию премьерного блока «Аид» в МАМТе. На второй генеральной репетиции 10 апреля на поклонах что-то не сработало в машинерии и поклоны были двухэтажными. Вот такими:
Вчера для первого состава премьерная гонка завершилась. К спектаклю была добавлена отсутствующая у Верди сцена «Триумфальные поклоны». Пусть завидуют рок-звезды — такого одухотворенного рёва зала им не дождаться. Видимо, сказалось, что премьерный бомонд схлынул и зал заполнили любители оперы, склонные к простодушному выражению эмоций, нередко — через край. На мой вкус, перегибом были попытки аплодировать в каждой паузе (особенно неуместно — дважды перед «Ritorna vincitor!» Амнерис и Аиды) и в итальянском стиле — «в оркестр», заглушая каденцию, сразу после снятия певцом последней ноты. Но даже такое безобразие — от чувств же!:)
Еще одна незапланированная сцена — «Конец света» — случилась во время сцены Амнерис. На этот раз испытанию на прочность подвергся оркестр. В яме два или три раза на несколько секунд гас свет. Незабываемое зрелище — Феликс Павлович за подсвеченным пультом и — музыка из непроницаемо черной оркестровой ямы. Спектакль не остановился, а друзья, сидевшие в партере, попросту ничего не заметили. «Конец света» продолжался на поклонах — освещение погасло в момент выхода артистов, но подобная неформальность уже не грозила спектаклю, а лишь усилила реакцию зала.
