Итальянка в Алжире (МАМТ 03.02.2015)

Если, согласно театральной идиоме, публика — действительно дура, то я — её типичный представитель. Пока «Итальянка в Алжире» шла ежемесячно, а то и дважды в месяц, мне казалось, что помню постановку наизусть и записывая впечатления несколько стеснялся явной избыточности — два раза в месяц два состава — что нового можно написать? Но прошло чуть больше полугода. Смотришь, казалось бы, изученный наизусть спектакль, а впечатление — свежее.

Оркестр у Вячеслава Волича после погружения в яму в конце увертюры зазвучал почти шепотом. Были отчетливо слышны лишь сольные выходы, которых у Россини достаточно (музыкальное впечатление спектакля — грустноватая и певучая валторна в «Languir per una bella»). Негромкое звучание несколько снизило энергетику спектакля, зато дало солистам возможность блеснуть.

Постановка Евгения Писарева не устает удивлять музыкальностью и насыщенностью деталями. Ведь правда — кажется, артистам достаточно играть роли молча — со всеми режиссерскими предписаниями и хореографией — и спектакль почти удастся. Но ведь поют, и поют здорово!

Сразу скажу: все были хороши — спектакль упакован так, что, как уже не раз говорил, я беру на него билеты до объявления составов. Везде есть свои изюминки, но при этом все спектакли — разные, и даже, как бывало, на двух «Алжирках» подряд впечатление не замыливается за счет индивидуальности артистов.

В этот раз всех перепел и переиграл Мустафа в исполнении неописуемо сурового и смешного, темпераментного и артистичного Романа Улыбина. Заковыки россиниевской партии исполнялись, объем звука и дикция — на высочайшем уровне. И, конечно, артистизм, артистизм, артистизм — в каждом жесте, когда среди решений режиссера и уже знакомых индивидуальных находок всегда есть место живой театральной импровизации.

На фоне искрящегося Мустафы несколько потерялся Таддео Арсена Согомоняна. Голос звучал приглушенно и осторожно, а в игре недоставало привычного для ролей певца куража. Также по контрасту с Мустафой была слышна некоторая заглубленность голоса.

Сергей Романовский в первой арии пел верхние ноты приоткрытым звуком. Легатированные пассажи были не везде красивы. Вторая ария прозвучала ровнее. Присущее певцу крепкое звучание даже на крайних верхних нотах — редкая особенность голоса, отличающая лучшие исполнения Сергеем своих партий. Пластика и стремительность перемещения по сцене — просто спортивные, в результате Линдор получается энергичным, легким и улыбчивым.

Елену Максимову не слышал более полугода. Певица с этого сезона не служит в театре, а выступает на его сцене как приглашенная. Несколько огрехов интонирования на мелких нотах, а в целом певица в отличной форме — голос звучал ровно, плотно, упруго. И «кукольный» образ Изабеллы органичен, особенно в сценах, где Изабелла показывает характер — ставит на место бея, стыдит Эльвиру за мягкотелость и манипулирует тремя влюбленными мужчинами. Собственно, не тремя — хор суровых турецких джентльменов без ума от такой Изабеллы. И зал, судя по аплодисментам — тоже.

От души повеселил Али. Максим Осокин находит какую-то особую краску звучания голоса, которая в сочетании с могучей фактурой артиста заставляет улыбаться, глядя на пафосного слугу Мустафы. «Le femmine d’Italia» у Максима на одном дыхании — сольный номер естественно вписан в роль и обыгран.

Давно не слышал Дарью Терехову. Люблю ее Эльвиру за женственность и по-театральному утрированное, идеально вписывающееся в оперу-буффа изображение неизбывного горя.

Зульма у Ксении Дудниковой, заменившей указанную в программке на сайте Ирину Чистякову, невольно становится более весомой, чем предполагал Россини — сильный, задорный голос и столь же яркое пластическое воплощение образа.

Скучал по «Алжирке», ждал спектакль и рад был встрече.

Похожие темы

Возвращение Итальянки в Алжир

Глобализация мира оперы уникальна. Из страны в страну переезжают спектакли, тасуя интернациональные составы — без вездесущего интернета уследить за оперными бризами, муссонами и пассатами не было бы никакой возможности

«Хованщина»: пир оправданных ожиданий (МАМТ 18.02.2015)

Вкусный натюрморт накрытых столов соседствует на сцене с жертвами расправ, свисающими там-сям. Сбоку буднично притулилась телега со стрелецкой жатвой — горой окровавленного тряпья, из которого торчат части тел убиенных