Чародейка (Большой театр 29.03.2015)

Больше фотографий

«Зачем портить рецензией хороший спектакль» — обычно отшучиваюсь я на вопрос «будешь что-то писать?» после очередного возвращения из театра. На неделе бывает несколько визитов в оперу и концертные залы — иногда просто не хватает времени написать что-то, что не стыдно предложить читателям. Но чаще всего естественным ограничителем срабатывает чувство меры. Ведь при описании одного спектакля с почти тем же составом трудно не повторяться, когда однажды (а чаще — не однажды) уже постарался в деталях живописать изюминки постановки и впечатления от выступления артистов.

Исключения случаются сами собой. Когда после спектакля, послевкусие катарсиса от которого решаешь не портить вербальным изложением, ощущается хорошо знакомое творческим людям абстинентное беспокойство. Чувство, что забыл что-то важное. Будто в сознании по цветущему полю разгуливает мой личный Паровозик из Ромашково, укоризненно хлопая мультяшными глазищами и назидательно повторяя свое «…мы можем опоздать на целую жизнь!»

Эту оперу в Большом театре я жду с нетерпением и, в каком-то смысле, меряю сезоны от «Чародейки» до «Чародейки». В первую очередь потому что, если говорить о слуховых впечатлениях, живые спектакли в Большом по сумме достоинств превосходят имеющиеся студийные аудиозаписи. На фонограммах, конечно, есть непре­взойдённые жемчужины — как, например, Княжич в исполнении Георгия Нэлеппа. Но в записях п/у Самосуда и Проваторова мне чего-то, да не хватает (совершенства, видимо, — как всегда). Еще, конечно, спектакль Большого — эксклюзив в смысле выбора оригинального текста Шпажинского. Но, честно сказать, мне больше нравится адаптированный вариант Городецкого (подробнее на эту тему).

Возможно, главная причина успеха «Чародейки» в Большом — участие в постановке Александра Лазарева, одного из очень немногих ныне дирижеров-интер­претаторов, тонко чувствующих русскую музыку. По-европейски чистенькие-аккуратные исполнения русских опер сегодня не такая уж редкость в театрах мира — в том числе, в Большом. Но романтизм Чайковского не матема­тического склада и не лубочной природы — музыка «Чародейки» помимо исполни­тельской виртуозности, богатой динамики и прозрачности требует то, о чем поет Настасья-Кума, — «ширь-простор». Как необъяснимый и необходимый ингредиент. Так вот, звучание оркестра Большого театра под управлением Александра Лазарева вырази­тель­ностью и гармоничностью напоминает дыхание живого существа колоссальных размеров. Дыхание, в котором отражаются все изменения настроения и «самочувствия» оперы — которое подчиняет и заставляет дышать в унисон всех — и занятых в спектакле, и распо­ложив­шихся в зале.

Другой повод ждать «Чародейку» — постановка, в которой мне почти все нравится. Вернее сказать, нравится всё — т. к. работа Александра Тителя обаятельна и настойчива: если принимаешь язык режиссерских условностей — в итоге должен принять решение полностью. И если первые спектакли у меня во многих сценах вызывали внутреннее сопротивление увиденному, то сейчас пазл собрался и образовалась знакомая любителям оперы приятная гибкость восприятия наизусть знакомого спектакля.

Интересно было сравнить «Чародейку» с недавней премьерой «Хованщины» в МАМТ, также поставленной Александром Лазаревым и Александром Тителем. Правда, приходится констатировать, что сравнивать особо нечего. При одном дирижере-постановщике и узнаваемом почерке Тителя эти постановки получились настолько же несравнимымо разными, насколько музыка Чайковского отличается от музыки Мусоргского, отягощенной редакцией Шостаковича. Одно их, несомненно, объединяет — ставка Тителя на артистов, умеющих не только петь, но и вдыхать жизнь в черно-белые строчки либретто.

И потому главная причина нетерпения, с которым жду «Чародейку», — встреча с героями оперы, на три часа оживляемые талантами любимых исполнителей. Первым в этот раз назову Княжича — в исполнении Олега Долгова роль близка к идеалу. Какое же удовольствие, когда фразы выстраиваются непринужденно, когда певец, зная партию, ювелирно составляет баланс с партнерами по сцене и оркестром. И, конечно, форте, звучащие сногсши­бательно. Причем, чем ближе к финалу, тем, казалось, звонче и мощнее звучит Княжич — лучшим теноровым номером спектакля, по-моему, стало ариозо 4 действия «Чтоб я ее, мою голубку…» где лирика в голосе певца встретилась с решимостью. Еще один (уже традиционно отмечаемый мной) номер — проникновенный дуэт Княжича и Княгини во втором действии — в нем ясная мелодия в выражении чувств доходит до гимнической мощи.

С Княгиней у Чайковского вообще все сложно. С одной стороны — искренняя любовь и твердые представления о семейных устоях. С другой — беззастенчивое коварство и рассчетливая жестокость. Ну ведь правда, могла бы Княгиня из великодушия и попроще зелье заказать Кудьме — чтобы жертву не мучить перед смертью? Так нет же! Да еще пришла засвиде­тельствовать почтение и полюбоваться на процесс! Только вот артисты в свободное от отрицательных ролей время — нормальные люди, далекие от желания кого-то отравить или зарезать. Поэтому особый интерес во всех отрицательных ролях — способность талантливого артиста к оправданию персонажа. В этом случае Усиление положительных черт героя создает в роли натяжение, интригующее и дарящее зрителям чувства, не передаваемые словами. И здесь плавно перейду к одному из любимых и предвкушаемых впечатлений. Ирина Макарова щедро украсила спектакль уникальным по мощи и вырази­тельности голосом и бескомпро­миссно решительным образом главного действующего (в прямом значении — непреклонно идущего к цели) лица. Не устану любоваться этим голосом, замирая, когда он обрушивается на грозные нижние ноты и тут же взмывает вверх — уверенно, с достоинством Княгини. Даже валторна, призванная по замыслу композитора повтором вокальной линии озвучивать решимость Княгини в сцене с Князем, на фоне голоса такой Княгини звучит не поддерживающе, а, скорее, почтительно — уступая первенство (на самом деле соло валторны в исполнении Андрея Ферапонтова прозвучало изумительно тонко). Жаль, конечно, что «Чародейка» — единственная возможность услышать в Большом театре феноменальное меццо Ирины Макаровой. Но счастье в том, что эта возможность есть.

У Владислава Сулимского за время, прошедшее с премьерных спектаклей, роль отшлифовалась и Князь будто помолодел. Взрывной характер, непреклонность и умение не только грозить, но и высмеивать — узнаваемый образ человека, уверенного в себе, не привыкшего «быть на чужом разуме», а тем более — проигрывать. Цельный и, при всей неодно­значности поступков, очень симпатичный Князь.

Марию Горелову третий раз слышу Кумой — по-моему, это было лучшее исполнение. Особенно удались дуэт с Княжичем и ария в 4 действии, где голос звучал уверенно, с внушительными форте.

Роль Мамырова привлекательна — есть где покуражиться, есть где прозвучать. А еще волей Петра Ильича незадачливый дьяк в антракте может ступать домой — во второй половине запущенная им интрига успешно продолжается без него (что как бы намекает на высокий класс интригана). В звучном и темпераментном исполнении Валерия Гильманова, умеющего ярко подавать характеры, Мамырова никак не получится назвать второстепенным персонажем.

Не только значительные, но и второ­степенные персонажи постановки стали добрыми знакомыми. Журан, в бессменном исполнении Алексея Пашиева, с достоинством поддерживающий Княжича — не столько как слуга, а больше по-дружески. Конечно же, Кудьма в исполнении Андрея Архипова — артист создает рельефный образ даже из того, что постановщики оставили от роли. Колоритный Кичига — Александр Короткий, который может постоять и за себя, и за друзей, и за Куму. Ну и, конечно, нагловато-подобо­страстный выход Паисия — Михаила Серышева — с «Призван был и приидох» и вороватым упрятыванием трофейного платка — одна из моих любимых сцен.

Еще маленькая личная радость — нет повода для очередной истории о публике Большого. Зал был тихий и очень «теплый» — дружно аплодировал после каждого номера. И ведь каждый номер того заслуживал — от мону­ментального децимета с хором до небольшого ариозо Мамырова.

За пару дней до спектакля проснувшись утром я ухватил за хвост мелодию из сна — это оказалась фраза «нетерпеньем горю я тебя увидать» из ариозо Кумы. То ли в сонник заглядывать, то ли в поликлинику. И если ожидание «Чародейки» граничило с психозом — что ж, в самом деле, удивляться рождению незапла­нированной истории. Надеюсь, не слишком испортившей хороший спектакль.

Похожие темы

Два лица «Чародейки»

В свое время поставленная в Большом театре «Чародейка» удивила меня непривычным текстом. Я сравнил тексты либретто, отметил для себя различия и сформулировал мнение, которым делюсь с условием

«Иоланта» в Большом: прозрение откладывается

Так получилось, что к юбилейному году Петра Ильича Чайковского его последняя опера «Иоланта» пропала из репертуара главных оперных театров Москвы. Большой театр планировал заменить иллюстративный спектакль Георгия Ансимова эклектичным дуплетом из «Иоланты» и «Мавры» Стравинского, но

Дон Карлос (Большой театр 02.11.2014)

Больше всего понравились три баса. Вокально крайне интересен был Рафал Шивек. Сценически его Филипп был сдержан, но богатство голоса — неотразимое!

«Семён Котко» в исполнении ГАСК

Появление в афише московских концертных площадок очередного проекта ГАСК – событие и многообещающее, и предсказуемое. В данном случае предсказуемость – со знаком «плюс».