Ну вот, дождались, теперь и МАМТ открыл оперный сезон! То ли я уже успел соскучиться, то ли просто настроение приподнятое было, но мне показалось, что «Аида» предстала во всем блеске. Очаровательные женщины еще больше похорошели, а мужчины стали еще более мужественными и решительными. И главное: все с удовольствием пели и играли!
Я всё стараюсь разгадать секрет «Хованщины»: почему она такое завораживающее действие оказывает? Я ее впервые услышал живьем и полностью 27 декабря 1984 года в Большом театре, тогда она там шла в редакции Римского- Корсакова в роскошной постановке Баратова с красивейшими декорациями и костюмами Федоровского. Причем, использовалась оркестровая версия Голованова с «московским» текстом, который всегда отличался от «ленинградского», но об этом я узнал позже, уже по записям.
Первая послепремьерная серия всегда интересна. Нет предвкушения неизвестного, нет восторгов и разочарований первооткрывателя. Зато исчезает угловатость, до некоторой степени присущая премьерным спектаклям. Артисты не вымотаны предпремьерной чехардой, в которой мизансцены могут меняться несколько раз за день. Певцы звучат, обычно, свежее, чем на премьере, а впетость и «втоптанность» партий позволяют им добавить артистизма. Но главное, что хотелось проверить — впечатление исключительно удачного спектакля, которое оставила февральская премьера «Хованщины» в МАМТ.
По-хорошему завидую людям, которые всего после одного спектакля «Хованщины» сразу пишут развернутые статьи о концепции постановки, сверхзадаче и исторической подоплеке. Я вот четыре раза посмотрел спектакль и до сих пор затрудняюсь тезисы сформулировать. Когда такое сильное впечатление, у меня все-таки эмоциональное восприятие превалирует над аналитическим.
Я, к сожалению, не очень молод. Но и, к счастью, не очень молод. Поэтому неоднократно видел замечательную «Хованщину» в постановке Баратова с декорациями Федоровского в Кировском и Большом театрах и, как-то, даже в Кишиневе во время гастролей там Большого театра. И как забыть образы, созданные в этом спектакле великолепными мастерами прошлого?
Вкусный натюрморт накрытых столов соседствует на сцене с жертвами расправ, свисающими там-сям. Сбоку буднично притулилась телега со стрелецкой жатвой — горой окровавленного тряпья, из которого торчат части тел убиенных. Несмотря на подсказку оркестра, нет привычных аплодисментов — свет в зале не погашен, и Александр Лазарев встает за пульт без, казалось бы, неизбежного премьерного пафоса. Сцена оживает — рассвет…
