Не творение, но тварь

Больше фотографий

Когда 31 января я шла на оперу «Мелкий бес» Александра Борисовича Журбина в Камерный театр Покровского, меня чрезвычайно занимал один вопрос: как можно было вдохновиться этим произведением? Как мизантропический взгляд на российскую действительность, остервенелое презрение к человеку и омерзение от жизни в целом, свойственные автору исходного текста, могли стать предметом интереса столь светлой личности, как композитор Журбин? Ведь в процессе работы необходимо надолго погружаться в тоскливо-убогий мир сологубовского романа, где нет ни малейшего намёка на высокое, а есть лишь одно сплошное низкое, низкое, низкое. В романе не встретишь ни одного не просто положительного, но хотя бы более-менее приличного персонажа. Но ведь большинство людей ходят в оперу на романтических героев и томных, прекрасных героинь, которые любят друг друга неземным чувством. Да и на них-то не особо разбежались. А тут даже не Гоголь с Достоевским… Тут «передоновщина» — вязкое болото торжествующей гнусности, беспросветной серости, подлости, злобы и пороков.

И вдруг на тебе… бесподобный, шедевральный спектакль.

Уже после первого действия тебя штормит, как в лихорадке, от сопри­косновения с выдающейся работой. Весь спектакль представляет собой сложнейший, многоплановый, состоящий из смысловых переплетений, аллюзий, цитат и перекличек интертекст. Музыка, если говорить о ней отдельно, — это самостоятельный интертекст, в котором общая ткань плетется витиевато, как кружево, как макраме, когда разнообразные части всего полотна соединены прочными нитями и последовательно сменяют друг друга, не теряя единства первоэлементов, присущих индивидуальному стилю автора. Так, развитие музыки спектакля происходит от оригинальных авторских номеров к стилизациям, от одного жанра к следующему, где арии (правда, немногочисленные) сменяются романсами, вальсы — кадрилями, а местами на них наплывает тяжесть современных синкопированных ритмов. Ты постоянно играешь в игру «угадай мелодию», так как в музыке то и дело возникают отголоски каких-то известных тем. Прямое цитирование тоже есть — например, весьма адекватная этому сюжету тема песенки про «чижика-пыжика». Немало композиторов отдали ей дань, иллюстрируя какую-нибудь очередную человеческую пошлость. Музыка оперы завораживает, затягивает экспрессив­ностью, динамичностью, разнообразием и… простотой, как ни странно это звучит применительно к современной опере. Да, она проста и доступна, не перегружена диссонансами, хотя и им отводит место, кроме того в ней немало приторно-сладких сентиментальных мелодий, что, конечно, также уместно при ироническом изображении провинциального быта.

В опере применяется оригинальный приём одномоментного, параллель­ного развора­чивания сразу двух или трёх сцен сюжета, когда под одну и ту же музыку две-три пары персонажей исполняют свою часть партитуры, а в общей сложности мы слышим целый ансамбль солистов. Очень изобретательная и выигрышная находка композитора.

Еще одна находка — использование в качестве текстов вокальных номеров стихов русских поэтов, которые в контексте этого сюжета начинают звучать издевательски, меняют свое содержание на противо­положное, что вполне соответствует современной эстетике постмодернизма. Например, когда Передонов поёт арию на стихи Державина, то понятие «тварь» воспринимается зрителем не в значении «творение божие», а в презрительно-ироническом и даже ругательном. Собственно, именно этим словом — «тварь» — и названа пьеса драматурга Валерия Семеновского, написанная по роману Сологуба и ставшая основой либретто оперы.

Музыка скрепляет действие, придаёт стремительность событиям, хотя из-за своего убожества и несуразности сами по себе они мало­привле­кательны. Фактически музыка наделяет сюжет романа драйвом и интересностью и позволяет воспринимать беспросветное человеко­ненавист­ничество Сологуба всё-таки как едкую сатиру, насмешку, комедию. Конечно, параллели с современностью возникают в голове зрителя мгновенно, но выстраивать их под музыку как-то приятнее, а то от глупости и мерзости изображаемого можно легко сойти с ума.

Режиссура спектакля великолепна. Абсурд происходящего объяснён изобретательными постановочными ходами, уморительно комическими сценами, остро­сатири­ческими намёками. Думаю, что в случае чего можно было бы даже обойтись и без знания первоисточника. Сцена свадьбы без всяких преувеличений поставлена гениально: тут тебе и весёлый капустник с заходом во многие актуальные темы современной жизни, и изображение российского разухабистого застолья, и особенности национального мышления в состоянии алкогольного опьянения. В спектакле максимально используется сценическое пространство, и таким образом действие периодически разворачивается на двух-, а то и трехуров­невой высоте. Удачно задействованы предметы быта в качестве ёмких обозначений мест, где разыгрывается очередной поворот сюжета: пианино — символ дома трех сестер, школьная доска — класса, где преподает Передонов. Какого рода ассоциации вызывает огромная муха, просидевшая всё действие на стене, я думаю, можно даже не говорить. Отличный режиссёрский ход — использо­вание кукол как аватаров живых людей: помимо того что это даёт свободу артистам, избавляя их от необходи­мости некоторые манипуляции совершать друг над другом и позволяя проделать их на куклах, так это еще и помогает выразить дополнительные месседжи, касающиеся содержания.

Теперь об актёрах. Исполняя сложнейшие вокальные партии, они при этом просто потрясающе играют — с невероятной отдачей, азартом, упоением, раскованностью, артистизмом. Видно, как им нравится эта чумовая вакханалия, как вдохновляет их к реализации собственного певческого и актерского мастерства богатейший материал оперы и драматургии и с каким удовольствием они предаются коллективному творчеству.

Зрительный зал был набит битком. Флюиды утончённого понимания и адекватных зрительских реакций витали в его атмосфере на протяжении всего спектакля. Уже после первого действия я видела, в состояние какого потрясения пришли зрители. Они подходили к композитору и восторженно делились с ним своими впечатлениями, не в силах сдерживать эмоции. По окончании спектакля никто не ломанулся в гардероб, все как завороженные оставались на своих местах и готовы были вообще не отпускать труппу со сцены.

Под конец, чтобы подчеркнуть актуальность как спектакля, так и самого соло­губовского произведения, с удовольствием процитирую Валерия Семеновского (выше уже сказала, что он соавтор либретто):

«Двадцатый век обнаружил небывалую по своим масштабам и последствиям силу глумления над людьми. Сила эта, в основе передоновская, не исчерпала себя и поныне — с тем только уточнением, что „передоновщина“ трансформируется во времени… Модернизированный самой жизнью Передонов теперь присваивает себе дум высокое стремленье и возглавляет борьбу с „передоновщиной“. Плохо придется всякому, кого он заподозрит в бездуховности, в оскорблении нравственного чувства… Один из наших персонажей сетует: все слова перестали что-либо означать, все понятия подменили. Так и есть. Вор кричит: держи вора, доносчик объявляется истинным сыном отечества, преступник становится обвинителем… На всякую подлинность находится свой псевдоним, своё искажение, своя хрестоматийная цитата, смысл которой вывернут наизнанку… Всякая система ценностей превращается в абсурдную смесь, в химеру, в ничто. Безумие охватывает всех, потому что передоновское правило — в своих грехах винить других, ни в чём не раскаиваться, ни за что не нести ответственность. Здесь ничего не стоит и Пушкина воспеть, и в вечность плюнуть. И то, и другое — без всякого перехода, на одном дыхании».

Умри, а лучше не скажешь.

Гениальный спектакль. Неужели он шёл в последний раз? Если так, то это и есть передоновщина, в чистом виде.

Оригинал здесь, публикуется с разрешения автора. Фотографии — «Голос публики»

Похожие темы

Спасти «Мелкого беса»

Меня легко заподозрить в пристрастии к опере Александра Журбина «Мелкий бес» — ведь со дня премьеры я пропустил всего три или четыре спектакля Георгия Исаакяна в Камерном музыкальном театре им. Б. А. Покровского

«Мелкий бес»: популярный символизм, или Непростая опера для всех

В опровержении слухов о музейности оперного жанра бесспорным законодателем выступает КМТ имени Б.А. Покровского, регулярно представляющий мировые премьеры опер, написанных нашими современниками. Сезон 2014−2015 театр завершил премьерой оперы Александра Журбина «Мелкий бес»