«Аида» открыла сезон в МАМТ (22.09.2015)

Автор: Федор Борисович • 23 сентября 2015 • 15:32

Дата: 22.09.2015

Место: МАМТ

Состав:

Аида – Карина Флорес
Радамес – Николай Ерохин
Амнерис – Лариса Андреева
Амонасро – Андрей Батуркин
Рамфис – Денис Макаров
Фараон – Дмитрий Степанович
Жрица – Евгения Афанасьева
Гонец – Евгений Либерман
Дирижер – Феликс Коробов

«Аида» в МАМТ - открытие сезона (22 сентября 2015)

К середине сентября накопившееся за август ощущение оперного дефицита в Москве начало сходить на нет — сезон пышно расцвел спектаклями и концертами. Для полного счастья ощутимо не хватало появления афиш «Сегодня» и «Завтра» на Большой Дмитровке.

Дождались — к радости своих постоянных зрителей Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко открыл сезон. И открыл его «Аидой» Петера Штайна — моей любимой постановкой театра, подчиненной музыке и извилисто сочетающей чувственную спонтанность с геометрическим рационализмом. Я побывал на втором спектакле открывшей сезон серии. Регулярно посещая «Аиду» в МАМТ, давно не обращался к ней с виртуальным пером в руке — пора!

Начну с Амнерис — ведь постановка Штайна про нее. Для многих, кто видел спектакль, это не открытие, а банальность, о которой, тем не менее, насколько помню, вслух я еще не говорил и нигде не читал. Начиная с премьерного материала, я неоднократно смаковал «Аиду» Штайна, даже не подозревая, насколько она меняет мое восприятие героев оперы. После двухлетнего перерыва увидев прошлым летом «Аиду» в Мариинском театре, я был неожиданно удивлен тем, насколько несимпатичен и, главное, — скучен хрестоматийный образ злюки-фараонши. У Штайна все не так. Амнерис доминирует в сценах, которые ранее я считал равноправными — движется в первой картине, возвышается над Аидой в третьей. Само собой — живет единственным ярким пятном в черно-бело-серой сцене Судилища. Но манифест Петера Штайна — финал, в котором Амнерис успешно крадет фокус зрительского внимания у любовников, трагически гибнущих в объятиях друг друга. Кто смотрит на устаканившуюся статику в подземной каморке, когда наверху моноспектаклем разворачивается кровавая драма искупления? То-то!

Как водится, зерно режиссерского замысла должно найти благодатную почву театра, в которой, политое потом и слезами артистов, прорастает, созревает и при удачном стечении обстоятельств — плодоносит. Сейчас все уже кажется «само собой», а ведь именно кастинг Амнерис на премьере вызывал живой интерес у непробиваемых оптимистов и снисходительную усмешку неверия у тех, чей образ жизни — желчный скепсис. Оптимисты, по законам сказочного мира оперы, выиграли — обе Амнерис стали откровением, событием премьеры и с тех пор каждый спектакль подтверждают этот статус. В двух спектаклях, открывших сезон, пела Лариса Андреева. Главный козырь ее Амнерис — жизнь в роли — искренняя и безжалостная к себе. Жизнь на том уровне драматической отдачи, когда недочеты, вроде некоторого дефицита звучности нижних нот, не становятся помехой для восприятия. Не могу еще раз не повторить, что все сверхвысокие для меццо «гвозди» у Ларисы Андреевой звучат чисто, свободно и убийственно мощно, вызывая те мурашки, ради которых любители оперы приходят в театр.

С момента, когда Николай Ерохин взорвал Москву своим Пьером Безуховым, я стараюсь не пропускать ни спектаклей с ним, ни эстрадных концертов. Рискну сказать, что прошлый сезон стал для Николая решительным взлетом — именно как оперного артиста. Качество пения с прошлогоднего сольного концерта в БЗК выросло на порядок — не только технически (выровнялись регистры), но и, что особенно приятно, в плане культуры исполнения. Несравненно выросло драматическое качество ролей — к потрясающему Левко (к сожалению, уже ставшему достоянием истории) приближаются Андрей Хованский и Каварадосси, Ясон и Пинкертон, на подходе (но что-то задерживается) — Хозе. Что касается Радамеса, то именно эту роль Николай выносит на суд публики с особенной любовью и с драйвом, проявляющимся, в первую очередь, в пении. Спектакль, о котором идет речь, почти что стал бенефисом Радамеса — Николай Ерохин пел легко, красиво и сокрушительно. Буквально два-три эпизода с излишним нажимом (справедливости ради добавлю — стремительно изживаемой былой привычкой певца) и в романсе, в повторе «celeste Aida, forma divina», — недозвучка двух «а» на концах полуфраз — видимо, для мощно спетой на фортиссимо кульминации была взята высокая позиция и нижние ноты чуть провалились. Но, честно говоря, придирки к такому исполнению могут носить лишь мелкосутяжный характер. Радамес Николая Ерохина блистал главным украшением спектакля. Браво, Николай!

Аиду пела приглашенная певица Карина Флорес. Голос большого объема — пожалуй, главное, что можно сказать. Само по себе это немало — в МАМТ большой зал, убедительно заполнить который, особенно в лирико-драматической партии, может не каждый певец. Но этим форте, на мой вкус, Аида злоупотребляла, практически не показывая тихую четверть динамического диапазона голоса (pp, ppp). Удачные филировки были пополам разбавлены рваными снятиями нот. Фразировка не везде мне показалась удачной — впечатление сыроватой партии. Стабильность тоже оставляла желать лучшего — обидно не получилась высокая нота в «O, patria mia», а в финальном дуэте голос наверху истоньшался и звучал плосковато, возможно, накопилась усталость. Но главное впечатление от партии — странная матовость звучания в большинстве сцен. Близко, — что называется «от зубов», — летели преимущественно форте. В остальном складывалось впечатление, что певица прячет голос вглубь, делая ставку (обоснованно) на объем, за счет которого звук в итоге уверенно воцарялся в зале, компенсируя перечисленные выше не криминальные, но докучливые недочеты. Если ввод в роль Карины Флорес состоится надолго, и она в качестве приглашенной певицы будет регулярно петь Аиду, то спектакль, скажем так, оставил пространство для новых впечатлений — и в том, что касается вокала, и в том, что касается образа.

Андрей Батуркин в роли Амонасро был образцом вокальной культуры, примером мужества и эталоном коварства — с тигриной пластикой движений и конгениальной пластичностью голоса. Ролями артиста не устаю восхищаться, и очень надеюсь к его Амонасро еще раз увидеть и услышать неповторимого и незабываемого Карлоса Калатраву в «Силе судьбы». На фоне драмы чувств героев центром стабильности – вокально и драматургически – был Рамфис Дениса Макарова. В заклинании жрицы удачно и интересно прозвучала Евгения Афанасьева. Фараон Дмитрия Степановича был звучен и разнообразен в оттенках, с небольшим «заносом» в триумфальной сцене.

Интерпретация партитуры Феликсом Коробовым — всегда вихрь темпов и неожиданные акценты — как звуком, так и паузами. В «Аиде» дирижер верен себе — даже если не все группы и отдельные музыканты синхронно успеют выйти из очередного учиненного маэстро водоворота, слушатель никогда не заскучает. Особенно хороша была сцена у Нила с гобоем Евгения Шредника — сначала вольно звучавшим задумчивым пастушьим рожком, оставаясь в контексте оркестра, а затем по душам разговаривавшим с Аидой.

В этом, в целом успешном, спектакле не обошлось без ложки дегтя, о которой все-таки хотелось бы сказать в заключении. Опечалил нестройностью и дисбалансом хор — и мужской, и женский. Ладно, пусть это будет отзвук летнего отдыха, который, верю, исчезнет без следа к ноябрьской «Хованщине». В первую очередь хочу вести речь о разрушении тонких связей музыкальной и драматургической составляющих, которые так радовали в премьерных спектаклях. Несвоевременный (с опозданием секунд на десять) выход жрецов перед арией Аиды, раннее появление Аиды в третьей картине и еще некоторое количество досадных мелочей. Были замечены проблемы с реквизитом — сломано одно из опахал (третья картина) и что-то неладное с венком, возлагаемым на голову Радамеса (четвертая картина). Возможно, эти проблемки пока не ощущаются теми, кто смотрит спектакль в первый раз, но именно такие нюансы постепенно разъедают ткань спектаклей, приводя к разбалтыванию с необъяснимой потерей былого эффекта. А хочется, чтобы «Аида» в МАМТ жила долго и каждый раз радовала зрителей первозданным совершенством.