«Евгений Онегин» в Геликоне — заметки вслед премьере

После первого посещения нового «Евгения Онегина» в Геликоне я вышел с ощущением необходимости послушать и посмотреть другой состав на следующий день. Пришел, послушал, получил новые впечатления и поводы написать небольшой довесок к ранее сказанному.

Впечатление от исполнения на втором из посещенных спектаклей (это был четвертый по счету день премьеры) в целом не столь яркое. Честно говоря, порадовался, что положившись на имена и рекомендации первый раз услышал эту постановку именно в том составе, в котором услышал. Но здесь тоже были свои открытия.

Очень понравилась Ларина — Инна Звеняцкая. Все в ней как надо — мелкопоместные интонации, смешанные с ностальги­ческими вздохами, вальяжность и обаяние голоса и образа. Понравился Алексей Тихомиров, весомым басом исполнивший арию Гремина и за те несколько минут, что отпущены герою, создавший законченный образ — певцу устроили овацию. Манерность Василия Ефимова как нельзя кстати пришлась для роли Трике. Максим Перебейнос в роли Онегина больше убедил в последних двух картинах, чем исполнитель накануне, а в первых картинах голосу не хватало лиричности, хотя Онегин был галантен с Татьяной и чертовски убедительно флиртовал с Ольгой. Ольга, Татьяна и Филиппьевна играли хорошо, но в том, что касается оперного пения вопросов много (особенно к няне). Ленский не понравился совсем — примерно настолько, насколько летом этот же певец мне понравился Бомелием в Коломенском. Оркестр у Валерия Кирьянова мне показался более управляемым.

Есть особенности постановок, о которых можно говорить только сравнив спектакли в различных составах. В данном случае хорошо заметно единство рисунка ролей — то есть твердая рука режиссера. Поясню на примере других московских «Онегиных». В МАМТ Татьяны Натальи Петрожицкой и Елены Гусевой даже близко не знакомы друг с другом, в Новой Опере Ленские Ярослава Абаимова и Алексея Татаринцева — живут в разных странах, а в Большом Онегины Василия Ладюка и Владислава Сулимского и вовсе прилетели с разных планет. Здесь в двух спектаклях артисты в одних и тех же точках мизансцен делают одно и то же, одинаково смеются, одинаково заламывают руки, одинаково выполняют одни и те же манипуляции с реквизитом. С точки зрения сохранности режиссерского замысла и предотвращения разбалтывания спектакля это, наверное, хорошо. Но тем, кто привык к яркому проявлению индивидуальности артистов в ролях, будет скучновато.

Главная удача нового «Евгения Онегина» в Геликоне — четвертая картина, бал у Лариных. О ней бесполезно говорить словами — обязательно надо видеть. Это действительно постановочный шедевр — причем, именно шедевр Дмитрия Бертмана. Там есть и смех до слез, и мурашки по коже, и тончайшее кружево отношений между гостями бала — потрясающая, захватывающая работа режиссера и артистов! Даже если бы давали одну эту картину — на нее можно было бы приходить как на целый спектакль.

Шестая картина — самая загадочная. Взять, к примеру, не указанную в программке Незнакомку, облаченную в платье из 1920-х, курящую папиросу на мундштуке. И играющая в прятки с Онегиным, подобно тому, как в советской «Летучей мыши» Розалинда играет с Айзенштайном. Коллективный мозговой штурм не нашел лучшего решения, чем аллюзия на отношения Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус. Во всяком случае, теперь понятно куда мчится Онегин в не изданной (и, кажется, не написанной) Чайковским восьмой картине оперы.

Вторая загадка столичного бала — капризы времени. После недавней «Богемы» в Новой Опере, где последнее действие в духе Дюма оформлено как «тридцать лет спустя», в шестой картине мерещится связь времени Онегина со временем Станиславского — только это уже, выходит, сто лет спустя. Надо присмотреться — может, в заключительной, седьмой картине присутствуют символы «двести лет спустя» — для логического завершения связи времен: Онегин — Станиславский — Бертман.

Пространно рассказывая о спектакле я допустил грандиозный прокол, забыв о главном — и тоже относящемся к шестой картине. Малиновый берет — есть! Изысканный темный, с перьями. Вот еще не сказал отдельно про костюмы и про световые решения — они в этой постановке исключительно хороши. Вообще вся картинка — сплошная услада для глаз. Хотя вот вчера в разговоре услышал, что тем, кто приходит в Геликон «на Бертмана», спектакль не нравится — скучно. А тех, кто пришел «на Станиславского» безмерно раздражают кривляния артистов. Что ж, сколько людей — столько мнений. Я, как уже сказал, и сам буду регулярным гостем, и знакомым порекомендую.

Меня попросили подробнее остановиться на трех моментах из первого рассказа о премьере. Останавливаюсь.

Скрупулезная «правдивость»

Фирменный прием Дмитрия Бертмана в работе с текстом. Лучшая его иллюстрация — из «Бориса Годунова»: шинкарка — значит, шинкует капусту, а поскольку она называет Самозванца «кормилец» — тот кормит ее этой капустой. Кому-то нравится, кто-то морщится. Не от сырой капусты, конечно.

В «Евгении Онегине» таких моментов предостаточно, и некоторые представляют вполне себе остроумные разгадки Чайковского-Шиловского-Пушкина. Пример такой удачи — сценка в первой картине, вписанная в одну реплику Лариной. Та говорит: «Войдемте в комнаты!» поворачиваясь к Няне. На это Филиппьевна делает комичные жесты, суть которых в том, что по каким-то причинам (не прибрано?) в комнаты в данный момент никак нельзя. Ларина поворачивается к гостям и с утверди­тельной интонацией хозяйки произносит вторую фразу: «Иль, может быть, хотите на вольном воздухе остаться?» Такие микро-сценки насыщают и оживляют действие.

Не столь удачный, на мой вкус, пример — когда Онегин спрашивает «Убит?» Зарецкий отвечает «Убит!» и с удовлетво­рением похлопывает Онегина по плечу. Такая разгадка характера классика и педанта Зарецкого не нова (вспомните фильм Марты Файнс) но когда речь идет об опере, цинизм в этой сцене не вписывается в музыку Чайковского. Ну и совсем ни в какие ворота — комичные рыдания Онегина над телом Ленского, по безутешности вызывающие ассоциацию с рыданиями Рудольфа над телом Мими. Но это, как и парочка клоунов Зарецкий-Гильо, уже, скорее, «аншлаговский» юмор, которого в спектаклях Бертмана тоже хватает.

Декламация

Текст можно петь, можно проговаривать, а можно комбинировать пропеваемые фразы с произно­симыми на разговорный манер. Режиссеры драматического театра, как правило, очень уважают худо­жественное слово и не считают пение естественным способом выражения чувств. В таком случае попытки певцов петь красиво и долго (особенно в диалогах) режиссером пресекаются и, вопреки нотному тексту, навязываются «осмысленные» разговорные акценты. Для тех, кто любит оперу, а не театр под музыку, незванная декламация — огорчение и зубная боль. А главное, что длительности залигованных нот никуда не деваются, поэтому иногда декламаторам приходится разрывать фразировку по живому — так в погоне за естест­венностью вместе с водой выплескивают младенца.

Геликон-опера: интерьер, акустика и видимость

Новый Геликон — это действительно красиво, уютно и удобно. Проектировщики поработали на славу — нет ощущения новодела и вчерашней стройплощадки. Кажется, что этот зал и эта сцена — прочно обжиты и основательно «намолены». Часть сцены (самый край) не видно с мест у самого портика, вдающегося в зал (слева на фото) в рядах начиная с 13. Акустика хорошая — сзади есть небольшое эхо, но не критично, гораздо меньше, чем, скажем, эхо на втором ярусе БЗК. А вот эти синие отражатели звука под потолком, отклонением которых настраивается акустика зала, как раз называются геликонами.

Похожие темы

«Евгений Онегин» в Геликоне: классика эпохи ремиксов

Новый Геликон оглушает лоском. Небольшие комнаты в свежих красках, приветливые банкетки и мягкие стулья — обстановка больше напоминает в меру элитный клуб, располагающий к длительному времяпровождению

«Евгений Онегин» по Станиславскому — современность и немного истории

Признаюсь, на «Евгения Онегина» в «Геликон» я шел с противоречивыми чувствами. Хотя речь шла о восстановлении спектакля Станиславского, но вспоминались мудрые мысли о том, что не нужно возвращаться туда, где был счастлив.