«Евгений Онегин» в Геликоне: классика эпохи ремиксов

Автор: Федор Борисович

Дата: 25.12.2015

Место: Геликон-опера

Состав:

  • Онегин – Константин Бржинский
  • Татьяна – Елена Семенова
  • Ленский – Игорь Морозов
  • Ольга – Валентина Гофер
  • Ларина – Елена Ионова
  • Няня – Ольга Спицына
  • Гремин – Александр Киселев
  • Трике – Дмитрий Пономарев
  • Дирижер – Андрей Шлячков
  • Режиссеры воссоздания – Дмитрий Бертман, Галина Тимакова
  • Дирижер-постановщик – Владимир Понькин
  • Сценограф воссоздания – Вячеслав Окунев
  • Художник по костюмам – Ника Велегжанинова
  • Художник по свету – Денис Енюков
  • Хормейстер-постановщик – Евгений Ильин
  • Хореограф-постановщик –Эдвальд Смирнов
Премьера оперы «Евгений Онегин» в театре Геликон-опера. Исполнители с постановщиками (25 декабря 2015)

Новый Геликон оглушает лоском. Небольшие комнаты в свежих красках, приветливые банкетки и мягкие стулья — обстановка больше напоминает не театр как культурное учреждение «пришел — послушал — ушел», а в меру элитный клуб, располагающий к длительному времяпровождению. Театр-клуб — почему бы нет? Приятно же, черт возьми, за бокалом чая обсудить впечатления с коллегами по увлечению. Тем более, за поводом Геликон-опера в карман не лезет — не успело отгреметь новоселье, как в афише уже вторая премьера, и какая!

Даже тем, кто интересуется оперой несколько раз в год, должно быть интуитивно понятно, что «Евгений Онегин» в постановке Станиславского — спектакль из тех, что называют культовыми. Долгое время он являлся визитной карточкой Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, но в 2007 году был заменен на современную версию, в которой пунктиром присутствуют отсылки к прежней постановке. С той поры не прошло и года, как неутомимый на «ивенты» директор Михайловского театра Владимир Кехман объявил о намерении ставить «Евгения Онегина» по Станиславскому, для чего были мобилизованы внушительные творческие силы. Но премьера в Михайловском, готовившаяся к открытию сезона 2008−2009, по ряду причин так и не состоялась. Прошло несколько лет, и реинкарнация спектакля все же увидела свет — на вновь открытой после реконструкции сцене московского театра Геликон-опера.

Классика?

Средне­статисти­еский зритель полагает, что режиссерские эксперименты в театре начались в последние годы и априори считает постановку Станиславского апофеозом «классического» спектакля (под этим словом чаще всего понимают прямолинейную иллюстративность). Как бы не так. Достаточно вспомнить, что первые десятилетия XX века — эпоха зарождения и расцвета авангарда, спорящего с традициями и ниспровер­гающего их, а библиотечный ярлык именам Станиславского и Немировича-Данченко — реформаторы театра. Другое дело, что, как всякое бунтарство, демонстративно порвавшее с опытом предков, авангард достаточно быстро изжил себя и выродился в бесконечное пережё­вывание уже съеденного под не прекраща­ющиеся (до сих пор!) ожесточенные крики о борьбе с некоей «системой» — при помощи атональной музыки и сцени­ческих инсталляций из кровавых экскрементов.

Наиболее дальновидные творцы быстро поняли, что бунтарство в третьем поколении начинает надоедать даже самим бунтарям, а публика желает ренессанса. И пришла эпоха ремиксов. В музыке — Моцарт и Бородин в танцевальной обработке для чилл-аутов. В кино — бесконечные сиквелы и приквелы с узнаваемыми названиями, вроде «Дартанян и пять-шесть мушкетёрок».

Театры не остались в стороне от тренда. Из свежих примеров вспомним «Царскую невесту» на Исторической сцене Большого, где в декорациях «по мотивам» Федоровского хмельные опричники запрягают девок в упряжку, а на качелях, где только что качалась Марфа, вешают собаку. Публика бешено аплодирует, искренне считая спектакль «классическим». Хотя критику в нем выдерживает лишь то, что было позаимствовано из старой постановки Моралева, а привнесенное режиссером нового спектакля — Юлией Певзнер — как минимум, сомнительно с точки зрения про­фесси­онализма и эстетики.

Теперь вернемся к геликоновскому «Евгению Онегину». В нем реализован тот же ход, главная задача которого — угодить всем. Не особо разборчивые широкие народные массы будут восхищаться декорациями и костюмами. Вечно скучающая богема — действием «с перчиком». Немногочисленные в зрительных залах про­фесси­оналы театрального искусства — более или менее остроумными парафразами спектакля, недоступными простым смертным.

Было бы наивно полагать, что режиссер, чье творческое кредо — поиск новых форм выражения и эксперименты над содержанием, предъявит публике исторический спектакль, бережно извлеченный из нафталина. Сам режиссер не скрывал, что при сохранении внешнего сходства спектакль будет, скорее, постановкой «по мотивам», наполненной актуальным содержанием, ведь

метод Станиславского заключается в том, что работа с артистом совершается сегодня и сейчас.
(Дмитрий Бертман)

Кстати о парафразах. Эти слова — не цитата из Станиславского, а демагогическое искажение одного из принципов его метода. Идиомой «здесь и сейчас» Константин Сергеевич оперировал говоря не о стратегии работы с актерами, а о тактике ремесла. В том смысле, что эмоции должны рождаться у артистов непосред­ствен­но на сцене. Но кто сегодня копает вглубь? Время стремительно, дел много и задумываться — расточительная трата времени. Поэтому в большинстве своем люди привыкли безоговорочно верить именам и брендам. А режиссер спектакля народный артист России Дмитрий Бертман — и то, и другое.

Не классика

Имея представление о постановках Бертмана, нетрудно было заранее предположить концепцию: в канонических декорациях будет кипеть детально проработанное действие в характерном для режиссера стиле гротескного коммунального реализма. Вопрос был лишь в качестве восстановления декораций и степени бертманизации происходящего в них.

«Евгений Онегин» в Геликон-опере. Кадр из трансляции ТВ «Культура»
«Евгений Онегин» в Геликон-опере. Кадр из трансляции ТВ «Культура»

О сценографии можно сказать одним словом — восхитительна. По воздействию на зрителя она смело встает рядом с историческим «Борисом Годуновым» в Большом театре. Эмоциональная геликоновская публика встречала аплодисментами каждое открытие занавеса, а в четвертой картине — дважды. Обширное пространство новой сцены намеренно чуть сокращено дверями со стороны кулис, напоминая, что в студии Станиславского разгуляться было негде. В центре — умиляюще красивый легендарный Портик™ с Четырьмя колоннами™, от одного вида которых у любого порядочного театрала должны навернуться слёзы — и они таки наворачиваются, я гарантирую это. На ступеньках у колонн заняты хозяйством одетая в чепец Ларина с Няней, а через окно мы наблюдаем за Татьяной и Ольгой, занятыми музицированием…

«Они поют…» — затянула Ларина, и дочери, отчетливо изобразив неудовольствие, закрывают окно, продолжая петь в доме — едва слышно. Здесь и далее отношения между героями спектакля можно иллюстрировать довлатовской фразой: «кастрюля, полная взаимного раздражения, тихо булькая, стояла на медленном огне». Все раздражают всех в произвольных комбинациях: Ольгу — Ларина, Татьяну — няня, Гремина — Онегин. И не просто раздражают, а прямо-таки бесят, подвергаясь осмеиванию и передразниванию. Естественные человеческие чувства доведены до гротеска — как основного приема психологического портрета героев. Не знаю, что бы сказал Станиславский, но транспарант «Не верю!» ежеминутно вспыхивал в моем восприятии, мешая от всей души переживать за героев.

Скрупулезно до навязчивости показывается мотивация мелких поступков героев — по принципу «если актер вошел в дом с мороза, зритель должен с точностью до градуса понять какая на улице температура». Подробнее и с примерами я рассказал здесь. При такой претензии на правдивость поступков отдельные сцены, а то и целые роли (Зарецкий) превращены в ничем не мотивированную разухабистую буффонаду. Есть и покрытые свежим мхом «новые штампы» — так, Ольга сделана кататонической стервой, в голос смеющейся над ариозо «Я люблю вас, Ольга» — привет Мите Ч. Кому дело, что в округлой музыкальной характеристике Ольги нет намека на неизлечимые невротические дергания?

Одна из режущих уши особенностей спектакля — вторжение декламации в пение. Не уникальная, впрочем, особенность. Известно, что режиссеры, идущие от драматического театра, лютой ненавистью любят «филармонию» — когда певец «просто поёт». Да, бездумно вокализирующий певец — явление в плане бесплодности пострашнее засухи. Но борьба с «филармонией» иногда принимает прямо-таки инквизиторские масштабы — достаточно послушать, скажем, «Пиковую даму» в постановке Льва Додина. Суть борьбы — в навязывании опере декламации, уродующей легато и фразировку. Вот и здесь сложилось впечатление, что за красивое легати­рованное пение двух фраз подряд певцов штрафовали. Развитие темы здесь.

Что касается постановочных решений, то удача спектакля, о которой говорить трудно без превосходных эпитетов, — бал у Лариных. Хотел бы я присутствовать на репетиции, где режиссер ставил мизансцены этой картины, раздавая задачи артистам. На сцене многолюдно, и у каждого (!) персонажа — индивидуальная рельефная роль. Они постоянно взаимодействуют друг с другом — изумительная в своей детальности галерея образов мелкопоместной жизни.

По законам жанра присутствует и некоторое количество «желтых собачек» — эпатажных сюрпризов, на которые недобро­желательные критики должны израсходовать весь свой порох. Шестая картина — столичный бал — происходит в костюмах времен нэпа, современных постановке Станиславского.

Хор на поклонах (Геликон-опера, 25 декабря 2015)

При этом со стен на танцующих странные танцы буржуа смотрят парадные портреты Екатерины Великой, Павла I и ангельский лик Александра I, на пол перед которым Онегин в сердцах плюет, сбегая со сцены после ариозо.

С музыкальной точки зрения важно, что плевок в вечность Онегин производит под чудом уцелевший экосез — этот ироничный фрагмент в конце шестой картины часто купируют. В то же время, другая «купюра Станиславского» — хор «вайну-вайну» — соблюдена.

Спектакль идет с двумя антрактами — после арии Онегина и после дуэли. Первое действие — 1 час 5 минут, второе — 40 минут, третье — 35 минут. Между картинами занавес на одну-две минуты закрывается на смену декораций. Общая продолжительность составила чуть меньше трех с половиной часов - спектакль начался с задержкой, второй антракт был длинным, поклоны начались в 22:30. На второй день хронметраж остался таким же, поэтому если время для вас критично - не особо доверяйте указанной в программке длительности «2 часа 40 минут»

Исполнение

Спектаклем 25 декабря дирижировал Андрей Шлячков. Оркест оставил сложное впечатление из-за монотонного, но при этом какого-то нервного звучания. Не везде звук был чистым, случались расхождения с певцами. В то же время были и удачи солистов — в первую очередь, красиво прозвучавшая валторна Станислава Давыдова. Больше всего хочется посетовать на откровенное громыхание — когда оркестр шел вразнос, перекрывая даже хор — что уж говорить о солистах.

Вот, например, фрагмент, вполне годный в качестве теста «угадай мелодию»
Вот, например, фрагмент, вполне годный в качестве теста «угадай мелодию»

И дело здесь не столько в исполнителе, сколько в неуправляемом форте, на котором кульминация превратилась в нечто неудобоваримое, забив и сбив молодого певца.

Как раз исполнение партии Онегина Константином Бржинским можно отнести к одной из удач спектакля. Во всяком случае, если говорить о первых пяти картинах, где от баритона требуется сугубо лирический звук. Голос певца — с большим количеством обертонов и уникальный по пробивной способности, но пока не имеющий драматической мощи, необходимой в последних двух картинах. Испортило впечатление и режиссерское решение роли Онегина — «драматизм по Бертману» на столичном балу и, особенно, в финале выглядел вопиюще неестественным из-за утрированных эмоций.

Дирижер Александр Шлячко и Елена Семенова - Татьяна (Геликон-опера, 25 декабря 2015)

Давно мечтал услышать Елену Семенову в роли Татьяны. Мечта сбылась — звонкий голос с красивым вибрато и предельно искренний, эмоциональный образ покорили мое сердце. В минусе — несколько детонаций в сцене письма и в финале.

Елена Семенова - Татьяна (Геликон-опера, 25 декабря 2015)

Что касается личных предпочтений, главным героем спектакля для меня стал певший Ленского Игорь Морозов. У певца узнаваемый тембр с мягким несколько матовым звучанием. Ровные регистры, в которых верхние и нижние ноты (в диапазоне партии Ленского, конечно) были в равной степени красивы. Ария была произведением искусства — множество динамических оттенков и бесконечно легатированный звук. Если в других ролях спектакля был заметен налет надуманности (возможно, идущей от режиссера), то Ленский выглядел естественно, и лучшее описание по-человечески располагающего образа Ленского в исполнении Игоря Морозова — одно большое «Верю!»

Игорь Морозов - Ленский (Геликон-опера, 25 декабря 2015)

Правда, на сцене была и артистка, доказавшая, что даже самая гротескная, казалось бы доведенная до абсурда, роль может быть жизнеспособной. Валентина Гофер — неотразимая Ольга. Видимо, это и называется талант, актерская магия (или в терминологии Дмитрия Бертмана — «манкость»), когда какой бы фортель ни выкинула актриса — все цепляет, идет в плюс роли, даже если вне спектакля на бытовом уровне (или, возможно, в исполнении другого артиста) те же действия должны вызывать отторжение и недоверие. Умом понятно — но сердцу не прикажешь. Относительно пения у Валентины Гофер есть над чем работать, но общее впечатление от роли осталось чрезвычайно вдохновляющее.

Валентина Гофер - Ольга

Цельный образ и приятный голос отличали Гремина в исполнении Александра Киселёва. С грустью должен заметить, что первая часть знаменитой арии была основательно подпорчена все той же декламацией. К слову, Александр Киселёв был единственным из артистов в этом спектакле, кто не пытался форсировать звук. Остальные в той или иной степени покрикивали. Меньше всего — Игорь Морозов (буквально пара эпизодов), больше — Ларина, Няня и Трике, доставлявшие дискомфорт на уровне вокального сопереживания (попросту говоря, у меня заболело горло).

Александр Киселев - Гремин (Геликон-опера, 25 декабря 2015)

Хор был хорош. Не балуя разнообразием динамики, тем не менее, хоровые номера отличались отличной дикцией, а голос запевалы «Болят мои скоры ноженьки» — необыкновенной красотой сочетания народной распевности и академической выверенности.

Напоследок — необходимое предупреждение. Геликоновская публика неформальностью реакций способна шокировать ревнителей строгих оперных правил. Пребывающие в непрерывной эйфории зрители пытаются аплодировать если не в каждой цезуре, то непременно — после каждого номера. Причем, особо ритмичной музыке могут начать подхлопывать, а мелодичной — подпевать. Возможно, по этой причине большинство оперных композиторов XX века решило отказаться от доступных для осознания мелодий и остинатных ритмов. Но Чайковский вовсю грешил и тем, и другим, так что будьте готовы.

Инфраструктура

Напоследок еще несколько практичных слов о театре. Геликон-опера — наверное, единственный в Москве театр «представи­тельского класса» (без тени иронии!), где опытный театрал обязательно обратит внимание на многие моменты, в которых проектировщики и организаторы обратили инфраструктуру лицом к зрителю. Лишь один пример: кассы, работающие до 22:00 — в антракте можно закупиться билетами, причем не выходя на улицу.

Те, кто не может удержаться от фотогра­фирования спектакля, почувствует на себе внимание сотрудников даже во время действия — я наблюдал как едва включив телефон и приладившись снимать сидящая неподалеку дама обнаружила на экране яркое красное пятно. Она благоразумно убрала телефон, решив не выяснять эмпирически лазерная ли это указка или подсветка прицела. Правда, за девятым рядом вокруг портика работает новогодняя гирлянда, что раздражает периферийное зрение, но, наверное, гирлянда временна, как всё новогоднее. Не мигает — и славно.

Гардероб — без крючков, только вешалки-плечики. Это, конечно, круто, когда твою легкую куртейку, к ее немалому удивлению, водружают на настоящую взрослую вешалку. Но обряд значительно увеличивает время приема и выдачи одежды, поэтому в процессе театрального разъезда хвосты у окон гардероба имеют место быть (хотя скажите — где их нет?) Что стимулирует к тому, чтобы свои бинокли оставлять дома и пользоваться гардеробными.

Еще несколько слов о новом Геликоне — здесь.

Для тех, кто спешит

Резюме в одном абзаце — для читателей, не осиливших предыдущие. Причем, терпеливым и последо­вательным читателям рискую порвать шаблон, ибо такого резюме они не ожидают.

Все в Геликон! В весьма приличном исполнении там дают откровенно красивый (не путать с просто откровенным) спектакль, который стоит посетить даже тем, кто, как автор этих строк, не является поклонником режиссера Бертмана. Правда, иногда, глядя на взлелеянных режиссером героев, вам будет казаться, что театр настигла эпидемия малярии с тяжелой формой лихорадки. Но я проверил: если смотреть на сцену в расфоку­сированный бинокль (или без него, если вы — счастливчик с большой потерей зрения), то рисунки ролей не кажутся столь вызывающе вычурными. За время спектакля ваш покорный слуга пережил много сильных эмоций, и большинство из них были приятными, поэтому планирую включить геликоновского «Евгения Онегина» в обойму для регулярного посещения.

Для иллюстрации использованы фотографии автора и мутный кадр из трансляции «Культура».