По моим ощущениям это был лучший «Евгений Онегин» в МАМТе за обозримое прошлое, что неизбежно сделает рассказ не только приятным, но и длинным.
Наталья Петрожицкая представила золотую середину роли Татьяны, аккуратно пропевая форте и смягчив акценты без ущерба традиционной для ее образов эмоциональности, устоять перед которой невозможно. На мой вкус, вот эту вчерашнюю Татьяну надо поместить в собрание эталонов театра и в дальнейшем на него ориентироваться. Но в случае с Натальей просто уверен, что она в следующий раз повернет роль чуть по-другому — и я буду вновь восхищаться и вновь что-то лепетать про «собрание эталонов». Так что пусть все идёт, как идёт:) А еще мне показалось, что вчера на поклоны вместо Натальи Петрожицкой выходила Татьяна — осталось ощущение, что Наталья все еще поглощена образом своей героини, только что пережившей личную драму.
Очень хорош был Дмитрий Зуев (ура! я дожил до момента, когда напишу эти слова, и делаю это с удовольствием) Оглядываясь на год назад (про два года назад и не говорю) могу, как «человек из зала» сказать, что певец несравненно нарастил объем звука и улучшил его качество. Мне нравятся три его роли: Марсель, Андрей Болконский и, лучшая, — Онегин. Так вот, вчера, без сомнения, это был лучший Онегин Дмитрия Зуева. Арией из третьей картины я просто любовался — в ее кульминации необязательная и неудобная фа1 прозвучала, как влитая, да и вообще звук был звонким, уверенным и — чего особенно мне недоставало раньше — благородным. В ариозо шестой картины, где оркестр со слов «ужель та самая Татьяна» начинает взводить пружину, тайфунообразное крещендо (невзирая на обильные «pp» у автора:) всегда перекрывало обоих нынешних Онегиных МАМТа. Я уже второй раз слышу, как Дмитрий Зуев пробивает оркестр в этом месте, и вчера это было непринужденно и эффектно.
Произведение актерского искусства — финал в исполнении Дмитрия Зуева и Натальи Петрожицкой. Он всегда был хорош — в одно касание, как игра в пинг-понг, но вчера мне показалось, что совершенным было и вокальное воплощение Онегина и Татьяны. Правда, здесь не поручусь — с момента, когда Онегин вбегает, энергично отбрасывая цилиндр и пальто и естественным встречным движением подхватывает Татьяну на руки я, обычно, утрачиваю способность к критическому осмыслению происходящего на сцене:) Но совершенно точно — Онегин вчера был очень эмоционален и в необходимой степени агрессивен. А «позор-тоска» после драмтеатральной паузы — достойная крепкая точка отличного спектакля.
Ленского в исполнении Сергея Балашова люблю давно — почти так же, как его Неморино. В труппе МАМТа стараниями художественного руководителя собрано много артистов, чей актерский талант украсил бы любой драматический театр. Но даже на этом фоне ярких индивидуальностей Сергей Балашов выделяется умением в рамках своего амплуа необычно прочитать роль, по-своему сыграть и спеть — артист, которому штампы-костыли просто без надобности.
Недавно, слушая в Питере премьеру бархатовского «Евгения Онегина», я обнаружил, что ария Гремина может быть бесконечной и навевающей уныние — единственным светлым пятном в том исполнении было как эстонский бас забавно пел слово «юнуше», в остальном же — позор-тоска. Но эта преамбула — для контраста, не более.
Так вот, когда Гремина поет Дмитрий Ульянов немаленькая ария с повторяющейся мелодией пролетает до обидного быстро. Во-первых, обидно, что так мало звучит красочный бас Дмитрия — от звенящего «и» в «тоскливо жизнь моя текла» до глубоких финальных нот. Во-вторых, исполнение второй части арии Дмитрий начинает с пиано, в котором букв «p» штуки три, но этот звук слышен на весь зал — непередаваемое словами ощущение. С учетом мизансцены вторая часть арии звучит не публичным рассказом о своих чувствах, а личным обращением к Татьяне (Онегин стоит на другом конце сцены) — и там тааакие задушевные интонации… В общем, что говорить — маловата партия, а бисы в театрах давно не практикуются.
Почему-то говоря о постановке многие называют самым экстремальным ее эпизодом выметание Ленского со сцены под полонез, на самом деле являющееся примером режиссерского решения той степени убедительности, которая в театре оправдывает существование на сцене чего угодно. А попробуйте сами решить задачу: куда девать бывшего Ленского между дуэлью и полонезом, чтобы при этом не провешивать спектакль занавесом, сохраняя драматическое напряжение? Александр Титель решил задачу броско, при этом изящно вписав ее в социально-психологический расклад героев оперы. И пауза мертвой тишины перед полонезом доводит эмоциональный накал до пика, чтобы, подобно водопаду, разрешить его при выходе дворецких со швабрами.
Если в постановке и есть что-то экстремальное, то это музыкальная редакция Феликса Коробова с ее беспрецедентными темпами (я не проверял, но на слух кажется, что местами еще и паузы между фразами изъяты). Письмо исполняется традиционно, Полонез — нарочито медленно (медленнее даже чем на советских записях, где, при всем моем уважении к истории, любили в свое удовольствие потянуть кота). Но в большинстве остальных номеров темпы быстрее среднестатистических, а на балу у Лариных граничат с моими понятиями о пределе человеческих возможностей. Не только вокальных. Например, Трифон Петрович, произнеся положеную фразу, должен кружиться в ритме реактивного вальса (здесь изяществом жестов и подвижностью меня всякий раз восхищает Денис Макаров) — и Ларина с ним (здесь на высоте вчера была Наталья Владимирская). Заметно быстрее должен петь хор. В среднем относительно певцов громче звучит оркестр (что вообще характерно для Феликса Павловича). В итоге учебная опера Чайковского становится крэш-тестом даже для опытных певцов и, положа руку на сердце, редко исполняется без заметного процента технического брака — то солисты не успевают перевести дыхание, то хор разойдется, то главный герой в важный момент проиграет состязание в громкости с медными.
Так вот, вчера если что-то из перечисленного было, то я ничего не услышал:) Хор заставлял благоговейно плавиться от удовольствия слушать красивое монолитное звучания. Солисты вступали вовремя, держали темп и соблюдали ритм. В этом смысле больше всего накладок в расчете на минуту звучания, по моей статистике, бывает в небольшой арии Ольги. На моей памяти за последние пару лет в этой постановке (а я пропустил за это время, может, только пару-тройку спектаклей) без значительных расхождений с оркестром и искажения ритмического рисунка арию Ольги спела только Лариса Андреева 9 февраля этого года и — да! вчера! — Ксения Дудникова. Начавшая сезон контральтовым Ваней и (безо всякого преувеличения) блистательно спевшая свою первую большую партию в театре, да еще какую — Амнерис! Ольга была беззаботна, шаловлива и пела красивым, объемным звуком с прекрасной дикцией.
Чингис Аюшеев идеально вписывает образ в сцену бала, а финальный выход растерянного Трике со ставшей никому не нужной корзиной цветов (бесподобная находка режиссера!) в его исполнении неизменно вышибает слезу. Вместо традиционного характерного исполнения звучит такой красивый голос, что Трике Чингиса провожают аплодисментами — и вчера проводили.
Можно было бы удивляться как в маленькую роль Зарецкого (которого в других театрах иногда, перекрестясь, объединяют с Петровичем) артист успевает вложить столько интонационных и актерских находок, если бы речь шла не о Романе Улыбине. Тут я не удивляюсь. Вышел, чванно пропел про то, какой он педант, сжег презрением поочередно Онегина и Гийо — и образ запомнился наряду с главными героями. Любимый артист — он в любом эпизоде артист.
Я почему так много пишу сегодня — да потому что на этом спектакле оперный сезон 2013−2014 в Москве сделал мне ручкой, что само по себе навевает светлую грусть и рождает внутреннее требование продолжения банкета. С другой стороны, наступив на горло своему эгоизму, понимаю, что любимым артистам надо бы хорошенько отдохнуть от любящей публики — чего от всей души им и желаю. До встреч в новом сезоне!
Добавить комментарий