Люблю эту постановку. Прежде всего за лаконичную сценографию и простую символику. Во вступлении Пинкертон-дракон, от которого дети шарахаются. Японцы в масках — они такие глазами Пинкертона, все на одно лицо, существа без лиц и чувств. Раскладной пирамидальный дом с асимметричной верхушкой, он же — как бы гора в пейзаже. Интермеццо-наваждение с пантомимой и фонариками создает правильное настроение. Рассвет, играющийся при закрытом занавесе, не выглядит как технический антракт. Финал сделан сильно (хотя финал у Пуччини так прописан, испортить его — неподъемная задача для режиссера). Ну и главный символ — лодка. Да, в доме на горе у моря лодки не может быть в принципе. Но две сильнейшие сцены оперы — два финала действий — к лодке накрепко привязаны, а значит, лодка может быть — и должна быть. С лодкой есть еще один бонус, но о нем чуть ниже, а пока — об исполнителях.
Поскольку «Мадам Баттерфляй» по моей классификации — «опера для примадонны с аккомпанементом», начну с Чио-Чио-Сан, которую воплощала Ирина Ващенко. По действию у Чио-Чио-Сан голос был какой-то уставший — и регистры иногда звучали неровно, и неточности были в особо драматичных пассажах, и ноты певица бросала без обработки, и звук наверх тяжело шел. В дуэте первого действия кульминация была спета в два приема — певица сражалась с до3, но коварная нота победила. В смысле вокальных впечатлений спектакль был заметно хуже, чем октябрьская «Мадам». Но каждая певица, берущаяся за «убийцу сопрано», знает, что в этой опере главное — финал. В финале Ирина Ващенко и в этот раз порвала зал. В клочья. Было бы совсем хорошо, если бы они с дирижером как-то договорились, а то на 'guarda ben' сначала вступает оркестр, затем с опозданием — певица, а на 'ben' уже оркестр опаздывает. Кто прав, кто виноват — мне трудно сказать (я скромно считаю, что дирижер в этом кровавейшем финале должен идти за певицей), но ритмические нестыковки, как и переборы с громкостью, у Вячеслава Волича в операх Пуччини — пока, увы, явление не редкое. В остальном, несмотря на обозначенные вокальные недочеты, Ващенко оставила ооочень сильное впечатление. В немалой степени из-за того, что у нее в этом сезоне открылись какие-то актерские откровения, и в этот раз она сыграла каждую мелочь — и жесты веером, и движения глазами, и японские мелкие шажки, ну и крупные эмоции вышли как надо, без переигрывания. К моему несказанно приятному удивлению.
Сейчас освежил партитуру. Оказывается, в «Un bel di vedremo» Тебальди, Скотто, Френи и остальные занимались самоуправством — нет там ферматы на втором си-бемоле в конце («…l'aspetto»). Первая нота — половинка плюс восьмушка, вторая — восьмушка, причем на октаву вниз, а Ирина Ващенко успешно поет альтернативный вариант, в котором вторая нота на той же высоте, что первая. Значит, я за недодержку второй ноты Ващенко когда-то зря ругал — сам дурак. Но за кульминацию дуэта первого действия — получите-распишитесь — до3 там надо петь, и я мечтаю его, наконец, услышать.
Нажмиддин Мавлянов звучал — вот как всегда — поругать решительно не за что, а когда все нравится, то глупо что-то писать, ибо слушать надо. Сначала было парящее над оркестром «Dovunque al mondo», затем своим «Амееерикаа» певец пришиб зал (где-то рядом тихонечко проскочило восхищенное «фигасе!») и дальше пел на своем уровне. Затрудняюсь даже сказать что из этого «дальше» больше понравилось — дуэт первого действия или «Прощай, приют любви».
Бытует мнение, что в партии Пинкертона нечего играть, что она прямая, как стрела, сугубо второстепенна и вообще придумана только для того, чтобы главной героине было с кем целоваться. Раньше фомам неверующим я советовал посмотреть на Аланью, а теперь рекомендую что поближе — со вводом в спектакль Нажмиддина Мавлянова в МАМТе появился настоящий Пинкертон. Жаль, нет хорошей видеозаписи, чтобы показывать крупным планом, как я вижу в бинокль, — первое действие в исполнении Мавлянова это актерский шедевр. Попробуйте представить как он с полуотсутствующей полуулыбкой полулежит в белом кителе, благостно прихлебывая что-то из фляжки, полуглядя на суетящегося Горо. Серьезным его делает только американский гимн. Спел — и опять ему этот дом и жена — хиханьки, с полуулыбочкой продолжает мечтать как женится на американке. Гад!:) А решительное перемещение лодки, после которого бонза со своими хулиганами-нинзя ретируется? И вроде лодка — никакое не оружие, но ведь прогнал — и кроме этого жеста и не надо ничего играть. Вспоминается аналогичный по воздействию аргумент — взрывное выволакивание на середину сцены кровати в «Кармен» — одна из изюминок рисунка роли Нажмиддина-Хозе, которую не оценил только тот, кто не видел.
Алексей Шишляев был, как полагается порядочному Шарплессу, больше другом Чио-Чио-Сан, чем Пинкертона, на которого он в нужные моменты поглядывал с плохо скрываемым осуждением. Поначалу нижние ноты были заглублены и длинные ноты тянулись неохотно, но довольно быстро звук пришел в норму. У Шарплесса нет отдельного номера, но много ритмически сложных реплик, вплетающихся в пуччиниевскую мелодику, много непростых ансамблевых фрагментов — все прозвучало очень аккуратно и в то же время звучно, с характерной для Алексея несколько рубленой мощью, которая для Шарплесса вполне подходяща.
Певицы говорят, что Сузуки — «не партия, а характер». То, как Элла Фейгинова поет Филиппьевну, внушало мне опасения за благозвучность подруги главной героини, но волновался зря. Валерий Микицкий тоже был хорош — в этом кепи он напоминает персонажа из одесского фольклора, но, по-моему, Горо таким и должен быть, разве нет?:)
Для иллюстрации использована фотография Вадима Лапина
Добавить комментарий