По дороге в Новую Оперу на премьеру «Фауста» вспомнил своих бабушек. Они эту оперу знали наизусть, причем, одна была поклонницей Ивана Семеновича Козловского, а другая всю жизнь обожала Сергея Яковлевича Лемешева. Но «Фауста» они пели весьма дружно (и, разумеется, по-русски). А я вот, если говорить об опере целиком, только записи до этого слышал. Ну, конечно, арии все на слуху, ибо часто исполняются в концертах. Но оперный спектакль — это, безусловно, совсем другое. И впечатления от него, точнее, от первых двух премьерных спектаклей в Новой опере (15 и 16 сентября 2016) были столь богатыми, разнообразными и многогранными, что я никак не мог их собрать воедино и внятно изложить.
Ну, прежде всего, сама музыка Гуно. То, что играл оркестр под руководством Яна Латама-Кенига, пожалуй, стало для меня неожиданностью. Никакой мелодрамы или сентиментальности: совершенно строгая, четкая, максимально выверенная ритмически трактовка. И в первые минуты она казалась чуть суховатой и очень немецкой. Но, мне кажется, это был тот случай, когда «непривычно» — это необязательно значит «неправильно». Может быть, не так пафосно и эффектно в некоторых местах, но эта сдержанность сместила акценты в сторону самой фабулы и ее философской составляющей.
Второй неожиданностью стал образ Фауста, воплощенный вернувшимся в Новую оперу Хачатуром Бадаляном. Такой атлетичный, энергичный и страстный. Хотя я немного по-другому его себе представлял, мне понравилось! Свежо, нестандартно! Голос его за это время стал плотнее и объемнее, но вначале он, как мне показалось, немного глуховато звучал внизу, а середина — матово. Зато верхние ноты получались очень стабильно.
Порадовала и Елизавета Соина, прогрессирующая прямо на глазах. Звук насыщенный, ровный и с очень хорошими верхними нотами, две-три из которых она взяла так, что у меня от восхищения голова закружилась. Ну, правда, иногда голос мне казался даже чересчур плотным, но по-моему, певица успешно справилась со всеми трудностями партии. И образ у нее получился интересным: под влиянием Мефистофеля Маргарита действует как во сне или как кукла-марионетка.
Очень хорош Евгений Ставинский в роли Мефистофеля. Голос звучит замечательно во всех регистрах. Я бы сказал — тембр высокого качества! Элегантность во всем, и внешность, и манеры аристократические. И вообще в нем есть что-то гипнотическое. Очень яркий образ, сочетание чувства меры и хорошего вкуса. Пожалуй, это было самое сильное впечатление спектакля!
Алексей Богданчиков в партии Валентина продемонстрировал благородный тембр, мягкое звуковедение. Труднейшая каватина прозвучала весьма убедительно и проникновенно: длинное дыхание, прекрасная кантилена, округлый звук. Сдержанность в поведении и скупость жестов, пожалуй, были к месту. Сцена смерти тоже запомнилась, хотя показалось, что именно в этом месте режиссерская концепция роли Валентина является наиболее уязвимой.
Анна Синицына звонко спела Зибеля. Пожалуй, чуть резковато и рискованно иногда звучал верх, но это не так важно, потому что в этом образе было чудесное обаяние молодости и робкой надежды на счастье.
На следующий день театр предложил другой состав, и совершенно другие образы получились. Романтический, мечтательный, лирический герой Фауст у Георгия Васильева радовал красивым тембром, осмысленностью фразировки. Здорово спел и самое начало, и развитие, и сыграл зарождение любви! Он так нежно смотрел на Маргариту. И вообще в паре они смотрелись просто идеально! Ну, в паре мест звук получился чуть тускловатым в середине диапазона, но, скорее всего, это случайность.
Хрупкая, изящная и беззащитная Маргарита получилась у Екатерины Миронычевой. Сначала ее голос, как мне показалось, звучал чуть сдавленно и глуховато, но буквально после нескольких фраз звук наладился, голос стал светлым и чистым. Она пела очень естественно и задушевно. А ее Маргарита казалась прекрасным и нежным призраком, иллюзией, рожденной диковинной машиной — camera obscura.
Алексей Тихомиров представил свой образ Мефистофеля — очень интересный! Больше всего мне понравились озорной блеск в глазах и такая мягкая вальяжность в голосе. Сначала, правда, чувствовалось небольшое напряжение в верхнем регистре, но затем голос полился свободно, со всеми обертонами и яркими динамическими оттенками. Особенно удавалось фортиссимо — яркий. насыщенный звук. А, вообще, Мефистофель у Тихомирова был похож на умного, расчетливого сквайра, человека дела.
Илья Кузьмин достойно исполнил партию Валентина. Особенно понравилась каватина: в этих длинных фразах уже как бы чувствовалось какое-то неумолимое предощущение трагедии. Начало сцены смерти тоже прозвучало в темном ключе, пожалуй, чуть тяжеловесно, а вот после удара веретеном голос чуть сдал и начал немного слоиться, и «песочек» там какой-то появился. Впрочем, это было оправдано ситуацией — человек ведь умирает.
В этом составе партию Зибеля пела Валерия Пфистер. Здорово получилось! И темноватый, прохладный тембр очень к месту, и юношеские манеры, и жестикуляция удались, и костюм очень удачно сидел. Достаточно настойчивый юноша в итоге получился.
В общем, я завидую тем, кто еще не видел этого спектакля и предупреждаю, что у театра есть такие вот два состава прекрасных певцов. При этом представления получаются совершенно разными, но очень интересными. Кстати, спектакль из тех, которые можно смотреть много раз не только из-за составов, но и из-за постановки.
О самой постановке писали много, в основном все отмечали ее многочисленные достоинства. И правильно. Это очень яркий спектакль со сквозным действием, который можно смотреть, что называется, глаз не отрывая. Но я позволю себе здесь немного порассуждать о некоторых его особенностях, показавшихся мне спорными. Подчеркиваю, это мое личное мнение.
Идея насытить оперу Гуно некоторыми героями, деталями и, главное, атмосферой романа Булгакова «Мастер и Маргарита», безусловно, очень интересна и открывает широкие перспективы. Но в то же время эта идея чревата некоторыми натяжками. Вот, например, на мой взгляд, Мефистофель Гуно в отличие от Воланда совершенно не нуждается ни в свите, ни в помощниках. Поэтому фигура Клетчатого, — приспешника сатаны, — хотя и оживляет действие, но никак не соотносится с музыкой. И иногда этого Клетчатого «слишком много».
Основные заявленные режиссером Екатериной Одеговой лейтмотивы — света, движения и платка — прослеживаются с трудом, прежде всего, как мне кажется, из-за мелкости деталей. Их обилие — одна из основных особенностей спектакля, но ведь из-за этого даже из второго ряда партера, вооруженный биноклем (!), я с трудом проследил судьбу платка. Что же касается афиши с портретом Шаляпина, то, даже зная о ней заранее, рассмотреть ее, например, с бельэтажа, очень трудно, а деталь-то важная! И вообще, спектакль мне показался все-таки несколько «перегруженным». Ну, с другой стороны у зрителей будет повод еще раз прийти, чтобы уж окончательно все рассмотреть.
Идея камеры-обскуры как инструмента, позволяющего раздвинуть рамки времени и реальности, мне понравилась, особенно удачна сцена с кинопленкой. Но такое впечатление, что эта волшебная камера отразила не только булгаковскую Москву, а еще и некую современную реальность, симметрично расположенную по ту сторону Страстного бульвара, где в другом музыкальном театре другой режиссер (кстати, мастер сквозного действия) поставил спектакль, которым вся Москва (и я особенно) наслаждается уже больше пяти лет. Возможно, именно поэтому такие детали, как развинчивающаяся универсальная трость дьявола, закономерность, когда при его появлении все сразу начинает крутиться, механически дергающиеся под музыку люди, мизанцена с началом песенки Вагнера, когда он три раза просовывает голову между солдатами, и мизансцена, когда в немецком городке все ждут появления Маргариты, и она (особенно в исполнении Соиной) двигается как механическая кукла, а ее поклонник Зибель робко стоит справа с искусственными цветами в руке, оставили у меня лично четкое ощущение дежа вю. Такое же ощущение возникло и при перемещении подразделений солдат — но это уже были ассоциации со спектаклем «Осуждение Фауста», поставленный в Большом театре Петером Штайном.
Ну и, наконец, о тех моментах, которые не то чтобы шокировали, а, скорее, вызвали у меня чувство инстинктивного дискомфорта или неприятия, иногда даже по не совсем понятным причинам. Хотя я — атеист и, вроде, не ханжа, но мне как-то стало не по себе, когда Клетчатого со сложенными в виде креста барабанными палочками подняли на руки в качестве защиты от дьявола, или когда он подменил в колодце святую воду. Еще, несмотря на отсылку к Булгакову, все-таки явное отторжение у меня вызывает сцена с соломенными внутренностями и оторванной головой Валентина.
Конечно я написал об этих особенностях именно потому, что они всерьез меня затронули, а это как раз говорит о том, что постановка — с изюминкой, и я советую ее обязательно посмотреть. Московскую публику можно поздравить — у нее опять есть «Фауст» Гуно!
Добавить комментарий