Слушая оперы Римского-Корсакова в театрах, я нет-нет, да пожалею, что оркестр находится в яме, скрадывающей музыкальные нюансы. В концертных исполнениях, когда оркестр располагается на сцене, он, зачастую, становится не только «мотором» действия, но и главным героем. Поэтому доминантой предвкушения встречи с «Майской ночью» в исполнении РНО была встреча с симфонической красотой произведения, но, как принято в рассказах об опере, начну с солистов.
«Гвоздь» оперы – партия Левко – имеет славу опасной для голоса, поскольку при совершенно лирической закваске героя (а значит, необходимости иметь в арсенале кантилену и мягкие пиано) в некоторых эпизодах петь приходится не солируя, а в составе симфонических картин. И, хотя песня Левко используется как учебный материал, партия в целом рассчитана, скорее, на опытного тенора с уверенным звучанием на форте и в нижнем регистре. С непростой задачей достойно справился Сергей Романовский. Слушая его последние годы исключительно в репертуаре Россини (Линдоро) и Доницетти (Неморино) мне трудно было представить, как певец прозвучит в одной из знаковых партий русского репертуара. Скажу честно, Сергей Романовский превзошел мои самые смелые ожидания. Уже в песне интересно прозвучали нижние ноты, затем громко и с хорошей дикцией, был исполнен затратный и трудный для интонирования речитативный рассказ. В целом несколько не хватало лирической детальности и округлости звука, а сложное пиано в арии было, скорее, формальным, но крепкая составляющая вокального образа состоялась. Опыт певца сказался в точном распределении своих возможностей: партия прозвучала на одном уровне – не было ни раскачки в начале, ни «сдутия» в конце, что для напряженной партии Левко, к сожалению, нередко бывает актуально.
Неотразимо лучезарную Ганну представила знакомая москвичам по спектаклям Большого театра солистка минского НАБТа Оксана Волкова. Красивый теплый голос певицы был дополнен обаятельным сценическим образом.
Ветеран Мариинского театра Геннадий Беззубенков – мастер комических ролей, и его Голова использовал все возможности, предоставленные Гоголем и Римским-Корсаковым, чтобы проявить свой характер интонацией, жестом и мимикой. Если верхние ноты чуть теряли объем, то нижние, – «таков пан Голова» в финале рассказа, – были звучными и вкрадчиво-бархатными. Скороговорка в ансамбле первого действия впечатлила четкой дикцией.
Панночка Ангелины Никитченко оказалась слабым звеном состава. Напряженность и отдельность звучания верхних нот с тенденцией переводить форте в неуправляемый крик усугублялись системным недостатком звуковедения – длинные ноты у певицы часто съезжают вниз. Кроме того, в русскоязычном репертуаре было особенно заметно проглатывание согласных, из-за чего плач Панночки больше напоминал чересчур эмоционально исполняемый вокализ.
Партия Каленика выгодна для театрализованного действия, а в концертном костюме на узкой полоске между оркестром и залом негде разгуляться и показать, как у подвыпившего казака не танцуется гопак. Может, поэтому еще один ветеран, Анатолий Лошак, спел Каленика хоть и звучно, но однообразно, вдобавок немного наваляв со словами в сцене второго действия.
Голос Александры Саульской-Шулятьевой как нельзя лучше подошел к неблагодарной партии Свояченицы – то вынужденной терпеть мужицкие остроты Винокура, то оказывающейся по ошибке в темном чулане. Артистка не могла просто «выдавать текст», и не только обыграла каждую свою фразу, но и поддержала актерской игрой все, происходившее в сценах, где она участвовала без слов.
Андрей Попов был ярким и громким Винокуром. Если в сольном номере, – рассказе «Вечером, как помнится», – безудержность его темперамента была уместна, то в ансамблях и сценах подспудно складывалось ощущение, что тенор перетягивает действие на себя.
Из «группы поддержки», пожалуй, наиболее гармоничным получился Писарь в исполнении Дмитрия Скорикова. Богатый на буффонные интонации упругий бас певца сам по себе был самодостаточным выразительным средством, так артист еще и проявил недюжинный актерский талант буквально в каждом эпизоде.
Из трех русалок особенно запомнилась Ольга Надеждина – когда ее героиня запела плотным звуком драматической фактуры с хищными интонациями, вычислить Мачеху-ведьму стало возможно даже без знания либретто.
На исполнениях опер в Концертном зале им. Чайковского хор позади оркестра оказывается в невыгодном положении – характерное для акустики зала эхо заметно снижает четкость звучания даже в первых рядах партера, поэтому неразборчивость наиболее массовых хоровых сцен я склонен списать на известные акустические проблемы КЗЧ. Но в номерах, где звучали отдельные голоса, Камерный хор Московской консерватории произвел приятное впечатление.
Формат концерта был необычен тем, что в нем номера оперы перемежались с текстом Гоголя в исполнении Бориса Плотникова. Решение спорное с точки зрения академического восприятия оперы, как самоценного произведения, было, тем не менее, интересно, благодаря мастерскому владению актера художественным словом.
Если в составе солистов, наряду с удачами и открытиями, не все было ровно, то оркестр, ведомый Михаилом Плетневым, полностью оправдал ожидания. Музыка, богатая пейзажными зарисовками и приправленная острыми характерными черточками, то лилась раздольной кантиленой, то богатыми фольклорными мазками рисовала удалое казацкое веселье, но самые захватывающие моменты – когда музыка, казалось бы, выполняла роль аккомпанемента певцам в известных сольных номерах. В ариозо Ганны утонченно вплелся дуэт скрипки и флейты. Тихое пиано валторны отзывалось эхом в сцене Левко, открывающей третье действие. Задумчивые аккорды рояля нашли поддержку у арфы и полилась мелодия «Ой ты, месяц». Точное исполнение и выверенный акустический баланс, созданный дирижером, музыкантами и певцами, обеспечил безраздельное погружение в живописную музыку Римского-Корсакова.
Опубликовано на сайте ОпераНьюс
Добавить комментарий